|
Евгений КОЗЛОВСКИЙ ЭТЮД N 37 Молодой человек идет и курит. Он не то что бы видит — он всеми клеточками тела ощущает, что "жизнь прекрасна и безумно хороша". Он принимает Божье творенье. Известно, что единственным непростимым грехом христианство считает... нет! Не предательство! Не чревоугодие... не отцеубийство... Уныние! То есть неприятие Бога и сотворенного им мира. Как бы смачно человек ни описывал пакости, окружающие его, он никогда не станет художником, если сквозь все эти описания не будет сквозить такое вот приятие мира. Вернемся к первой строчке песенки Федора Чистякова "Иду, курю". "Возвращаюсь раз под вечер, накурившись гашиша..." А-га! Все понятно! "Жизнь прекрасна и безумно хороша" только под кайфом! А вот и нет!!! "Жизнь прекрасна и безумно хороша" сама по себе, несмотря ни на что: ни на то, что "живет (наверное, и родился) на улице Ленина и его зарубает время от времени", ни на то, что "люди... вы все сошли с ума", ни на то, что вместо любви приходится "с герлами закручивать болты". Голос вроде бы намеренно гнусавый (а, может, не намеренно, но это не мешает, скорее — наоборот), баян (вместо модной блюзовой губной гармошки, но и он ни капельки не хуже), материи какие-то... не Бог весть... почти как у Чижа... И при этом все-таки ощущение, что существует гармония мира и что, если пока не удается в нее вписаться, с ней прорезонировать, — это, скорее, личная беда и беда, кажется, временная и преходящая. Главное — есть стремление ровно Туда. "Пройдусь по Абрикосовой, сверну на Виноградную и на Тенистой улице я постою в тени..." Пародия? Только под кайфом? Да, и пародия, и под кайфом, — но на самом деле — именно та сказочная, добрая и гармоничная реальность, которую недобрые пятьдесят лет создавали мастера соцреализма. Которая, вероятно, встретила маленького Федю Чистякова задолго до того, как он познакомился с миром просто реалистическим, без соц. Вся эта ностальгия, все эти члены КПРФ и проценты на выборах — это ведь не от тоски по той омерзительной жизни. Это от тоски по той сказке. Большевики изо всех сил пытались придать общие черты реальности и сказке, то есть черты не существенные, а внешние. Ну, например, какая-нибудь комедия конца тридцатых или сороковых: вымытая Москва возле Госплана, чистенькие, полупустые троллейбусы. И обаятельные актеры в обаятельных сказочных сюжетах. Коммуналки Марьиной рощи просто за скобками. Что позволяет даже их жителями чувствовать такие явления нетипичными. Хотя этого самого нетипичного только в кино полпроцента, в жизни — 99,5! Но от того, что все оказалось враньем, вымышленная реальность притягательности не теряет. Просто она лежит где-то в другой плоскости. Скорее всего, как предсказывали и Христос, и Достоевский, и Бердяев — в духовной. Ибо, гуляя по Апельсиновой улице на полуострове Коронадо в Сан-Диего (натурально: главная улица называется там именно Апельсиновой) и наблюдая сытость, размеренность, чистоту и покой, я с полной ясностью понимал, что и это — не то светлое счастье идеального жизненного устройства. Федор Чистяков все понимает. При всей иронии, это ведь правда: "Грозный, страшный и свирепый, приносящий смерть Совдепам..." (Русский Rock-n-Roll) Понимает, что значит жить на улице Ленина. Большевики и пенсионеры тоже, видать, понимают это — иначе так не сопротивлялись бы сносу мавзолея. И все-таки... Все-таки Федор: идет, курит, и "жизнь прекрасна и безумно хороша". Чистяков настоящий поэт. У него все точно, хоть, возможно, и не все гладко. Не исключено, что некоторая негладкость тоже нужна, как униформа: вроде гнусавого голоса. Меня упрекают, что я все про слова да про слова. А где же музыка? А музыки часто просто и нету. У Чистякова она есть. Стоит один раз услышать этот немудрящий, но так хорошо сплавленный с текстом, ритмом и тембром голоса припев "Иду, курю", как он на некоторое время становится навязчивым, а уж не забывается, думаю, никогда. Еще на меня ругаются, что я слишком бываю строг к исполнителям. Но у меня есть такой вот мысленный инструмент: я пытаюсь вообразить себя (ну, сына, внука) лет через тридцать-пятьдесят и думаю: возможно ли будет слушать этот диск? Полагаю, что "Песню о безответной любви к родине" слушать будет возможно. Кстати, сама песня, давшая имя диску, удивительно точно выдает все эти коллизии с вымышленными и реальными реальностями. Сколько в ней подлинной лирики! С одной стороны вроде — снова чистая пародия: на совковые "народные" песни (для Людмилы Зыкиной)! С другой — вот убейте: от души! И при этом — ни одного слова! Тонок Чистяков, очень тонок! Впрочем, у меня у самого могли появиться сомнения: не придумал ли я все это, не вложил ли своё в легкие люфт-паузы между песнями. Я, может, и не решился бы на такую категоричность, когда бы не диск "Когда проснется Бах". Девять треков, из которых три — Бах и еще один — его современник Альбинони, одноименная и в каком-то смысле программно-объяснительная песня Чистякова, "Закат" неизвестной мне А. Луневой, который я вполне мог бы принять, не надпись на вкладыше, за вещь тоже барочную, кое-что еще и вдруг — снова та самая социалистическая, соцреалистическая сказка из детства, одна из самых приятых и чистых: "Лесной Олень" Крылатова/Энтина, — которую чистыми же голосами и очень всерьез поют две барышни (их портреты есть на вкладыше): Вика и Света Знаменские. А Чистяков очень любовно, внимательно, понимающе и виртуозно вышивает на баяне. "Приди ко мне, олень, по моему хотенью, умчи меня, олень, в свою страну оленью..." А вот: "Когда проснется Иоган Себастьянович Бах, будет стоять хорошая погода. Когда проснется Иоган Себастьянович Бах, веселиться и ликовать, будет петь и торжествовать вся земля... ...И снова — двадцать лет! Какая это радость: видеть свет, когда так долго стояла темнота!" Обратите внимание: Иоган Себастьянович проснется не толстым стариком в парике, каким "заснул", а двадцатилетним, близким по возрасту к Федору (не знаю, сколько было Чистякову реально, когда он задумывал этот замечательный диск, не попавший почему-то в Интернетовскую базу данных, — наверное — побольше, но ощущение, что двадцать, если не восемнадцать!) Чистяков так лично, так тонко и интимно играет на баяне Баха (баян ведь — то просто маленький орган!), как не могут научить ни в одной консерватории: тут нужен мощный талант и понимание себя художником приблизительно того же уровня, той же, во всяком случае, плоскости. Когда можно восхищаться Бахом ли, Моцартом, — но и себя чувствовать способным на подобное же. (Я не имею в виду сравнивать корпус произведений, я говорю о подходе). На подлинное Творчество, апеллирующее непременно к Высоким Сферам. У меня впечатление, что, в свое время и в своих местах, ровно таким молодым людям, как Федор Чистяков, община небольшого городка (в столицах — иные правила игры) предлагала место органиста собора, и они проводили за инструментом все свободное время, каждую новую службу радуя сограждан все новыми и новыми пьесами, всегда славящими Бога: философски или весело, иной раз даже и несколько мрачно. Чиж не хочет погружаться в океан культуры, бывший до него. То ли ему лень и не сделал себе привычки, то ли боится совсем в океане потеряться, утонуть. Чистяков не боится. Он тянется туда. Ему не страшно. Он ощущает в себе достаточный творческий потенциал, — стало быть, знакомство и проникновение в творчество предшественников могут только обогатить и никак не поломать. Чистяковский Бах очень хорош. Он, на мой вкус, интереснее Баха Сингерсов Свингла или Модерн Джаз Квартета. Во всяком случае, на мой российский вкус. Copyright  1998 текст от Евгения Козловского
Другие этюды Евгения Козловского
Обзоры этого автора
[Первая страница]
 |